Аутентификация (восстановление подлинности)
Карпунькина Т.Н.
Аутентификация (восстановление подлинности) экзистенции подростков как способ профилактики риска суицида. Обобщение опыта.
Тему суицидального поведения подростков многие – в том числе и некоторые психологи – стараются избегать. Страшно. Неприятно. И самое главное – непонятно, что делать. Хороших, продуманных, практичных пособий по психологической работе с подростками, склонными к суицидальному поведению, катастрофически мало.
Но жизнь делает нам вызов. Российские дети заканчивают жизнь самоубийством в два, а подростки — в полтора раза чаще, чем их сверстники в других странах.
Согласно официальной статистике, начиная с 2004 года по 2015 год количество свершившихся суицидов поступательно снижалось.
В 2015 г. на каждые 100 тысяч детей 10-14 лет приходится 2,5 суицида, среди подростков 15-19 лет —16,3. Среднемировой показатель почти в три раза меньше.
Однако в 2016 году в России было зафиксировано 720 случаев суицида детей и подростков. Этот скачок способствовал возникновению ажиотажа и паники вокруг темы подростковых суицидов и констатировал несостоятельность государственной профилактической системы. И это при том, что в России в отличие от Европейских стран, не относят к суицидальному зависимое или рискованное поведение. И мне кажется, это одна из причин, почему мы не успешны в профилактике. Мы стремимся поймать проблему с хвоста, а не поставить ей заслон.
Суицидальный риск - это степень вероятности возникновения суицидальных побуждений, формирования суицидального поведения и осуществления суицидальных действий.
Причина возникновения суицидального поведения с точки зрения суицидологов - дезадаптация личности. Выделяют три вида:
- Патогенная дезадаптация – это состояние, возникающее в результате нарушения работы психики человека, при нервно-психических заболеваниях и отклонениях. Такая дезадаптация лечится в зависимости от возможности излечения болезни-причины.
- Психосоциальная дезадаптация – это невозможность приспособиться к новой обстановке вследствие индивидуальных социальных особенностей, половозрастных изменений, становления личности. Этот вид дезадаптации обычно временный, однако в отдельных случаях проблема может ухудшиться, и тогда психосоциальная дезадаптация перерастет в патогенную.
- Социальная дезадаптация - это явление, характеризующееся асоциальным поведением и нарушением процесса социализации. К ней также относится учебная дезадаптация. Границы между социальной и психосоциальной дезадаптацией весьма размыты и заключаются в особенности проявления каждой из них.
Мой доклад был задуман до всей этой шумихи в СМИ в последние месяцы. Работая с подростками и их родителями на протяжении последних 16 лет, я вижу, что практически каждый случай обращения за помощью хотя бы каким-то контекстом касался вопросов «Жить или не жить?» или «Как жить?»
И это вопросы не про адаптацию. Это вопросы о фрустрированности экзистенции, фрустрированности присутствия в жизни. Вопрос о смысле жизни первичен для подростка. Именно он и запускает собственно подростковый кризис. Подросток не всегда прямо формулирует своё состояние как обострённую экзистенциальную фрустрацию, но это звучит в его бунтарских фразах: «Кто ты мне, чтобы меня поучать?», «Как меня всё достало», «Откуда ты знаешь, как мне надо жить?». Всё его противостояние – это острая потребность в подлинности, в ощущении себя и другого живыми, настоящими, не фиктивно-формальными.
Взрослые же протестуют против проверки на подлинность, сами того не осознавая. Стремление сохранить комфортную стабильность любой ценой – вот главная причина остроты подросткового кризиса. Подростку приходится отвоёвывать право на собственный смысл собственной жизни. Родители и педагоги сами затягивают и обостряют естественные процессы развития, вытесняя, игнорируя экзистенциальную фрустрацию подростка, как неудобное состояние, принимая внешние её проявления за невоспитанность, дезадаптацию или неблагодарность.
Тема смерти культивируется в подростковой среде не как мера жизни, а как антипод страданию, как побег от неопределённости и неподлинности. И чем запретнее тема смерти, чем больше усилий со стороны взрослых в сохранении приличий и псевдодостоинства, тем больше риска мифологизации и идеализации смерти наряду с обесцениванием жизни.
Для наглядности представлю рефлексивный отчёт одной из участниц социотерапевтической программы, реализуемой в АНО «Психологическом центре «СемьЯ».
Оля, 14 лет. «Сколько я себя помню, я всегда была одна… Я ни с кем не сближалась, потому что знала, что причиню боль…
Передо мной встал интересный вопрос: Кем ТЫ хочешь быть в кругу?
Я не знала. Я всю жизнь жила по чьей-то указке… Я жила как растение. И ни один человек в мире не догадывался, какой пустой, какой безликой и чужой казалась мне моя жизнь. Я гораздо больше знала и думала о смерти, чем о жизни. Ею я могла управлять. Я часто подходила к окну, смотрела вниз, и это меня успокаивало. Это давало мне ощущение какой-то свободы. Я чувствовала себя более живой. Ведь это я решала, жить мне дальше или не жить.
Я не знала, чего Я хочу.
Я старалась быть доброй, справедливой, но это не всегда шло мне на пользу. Меня предавали, надо мной смеялись. Я превратилась в сплошную рану. Но я не смела об этом никому рассказать.
Родители были уверены, что у меня всё хорошо. Оценки хорошие, где попало не шляюсь, по дому помогаю. Они даже не заметили, что я перестала радоваться. Натяну на лицо улыбку, словно шапку, и все довольны.
Когда же я оказалась в кругу, я была уверена, что я здесь ненадолго. Странное место. Внешне все ребята сначала казались такими разными: кто-то буйный, кто-то тихий, а кто-то совсем урод - ничего человеческого. Но когда мы побыли подольше вместе, обнаружилось, что всех нас мучили одни и те же вопросы - Кто я?, Кто вокруг меня?, Как жить своей жизнью? Кому она нужна?
Эти вопросы не задашь в школе или дома – отправят в психушку. Но мне сразу стало легче – оказывается я не одна такая.
А потом была жизнь. Жизнь, которая зависела от меня. Наше общее складывалось из решений и действий каждого. Вначале меня так бесило, что ведущие делают вид, что не знают что нам нужно – чего мы тогда вообще сюда пришли?! Но однажды я сказала о своей злости вслух, и на меня не только не обиделись, а поддержали. Я стала понимать, что пока я молчу – меня придумывают. И получается, что в обычной жизни мы живём как зомби. Делаем вид, что живые, а на самом деле нас нет. Есть роли, есть условности, есть фикция, а чуть тронь и всё рассыпается – и любовь, и дружба, и семья. И что с этим делать?!!! Я помню, как рыдала ночами от безысходности.
Первые полгода в кругу – это были какие-то качели. То нам было весело и легко вместе. Какая-то эйфория накрывала. Мы играли, придумывали розыгрыши, грели друг друга. То было так трудно, остро, приходилось брать инициативу, проявлять себя, отношения накалялись. Не растворяться в круге, не противостоять кругу, бороться за настоящее «живое МЫ», быть, просто быть. Очень трудно!
А потом мы выбрали дело. Два месяца выбирали. Не спорили, не соревновались, а принимали решение. Первый раз со мной такое было. Я чувствовала, как моя клетка, в которой я жила, рассыпается. Я вдруг поняла, что это не родители мне не доверяют и решают всё за меня, а я сама не рискую бороться за важное для меня. Я вообще не знала, что для меня важно. Думала, что это должно прийти само. А оказалось, мой «смысл жизни в том, на что она потрачена». Кто-то умный так написал, а я это осознала и прожила, когда решали, на что потратить 3 месяца нашей общей жизни.
Дело сильно повлияло на нас. Я даже не думала, что люди могут так быстро и так сильно вырасти. Особенно пацаны. Из разгильдяев они превратились в заботливых, сильных и ответственных. Они много раз мне помогали.
Благодаря делу я многое поняла про себя. Я стала увереннее и открытее. Я научилась видеть не только поведение людей, но и то, как они живут. Мне стало легче прощать. Я стала меньше фантазировать, стала больше наблюдать и спрашивать.
Теперь, когда я подхожу к окну, я вижу мир. Облака, деревья, люди внизу… Я не видела раньше, как они красивы. А теперь моё сердце научилось сочувствовать, превращать мою любовь в дела, и хотеть. Оказывается мир огромен, и он так рядом…»
История Оли обычна. Она даёт нам понять, что подростковый кризис пронизан экзистенциальными вопросами и столкновение с ними неизбежно для здорового подростка. Экзистенциальные вопросы именно свидетельствуют о норме, о здоровье подростка. И даже риск суицида – норма. Но тогда им не надо помогать? Или в каком-то случае надо?
Проблема возникает тогда, когда подросток остаётся один на один со своими вопросами. Те, кто бывали в экзистенциальных группах, знают, что ответить на вопрос «Кто Я?», можно только при помощи Другого. Того, кто выдержит твою слабость, твою силу, твою растерянность. Кто будет в диалоге. Кто будет открыт и честен. На экзистенциальные вопросы нельзя ответить «на бегу», нельзя ответить, будучи чужим, можно найти ответы только в совместном опыте, только присутствием, только совместной жизнью. Современные подростки в большинстве своём лишены «живой» семьи, «живой» школы. Это вытесняет их в виртуальное пространство. И сначала они там ищут жизнь, а потом «тонут» и уже не способны присутствовать в реальности.
Оля описала три своих важных приобретения:
- Умение сопереживать, сочувствовать. Это основание для связи с миром. Если ты смотришь в себя, то увидеть мир невозможно, можно увидеть лишь его отражение, деформированное своим восприятием. Невозможно видеть и понимать Другого. Невозможно «Ты», невозможно «Я», невозможно «Мы». Искусственное, созданное собственными руками тотальное одиночество.
- Умение превращать желание в волю. В «мою волю». В «мою ответственность», в «мою свободу».
- Умение действовать. Проявлять инициативу, выбирать («назначать») важное, реализовывать свои решения.
Всё это вместе называется процессом аутентификации жизни, её присвоением. Суть его в наполнении жизни своим присутствием, проверенным на подлинность.
Дни экзистенциальной психологии, Кемерово - 2017
